Сменялись десятилетия, и «Кайе дю синема» пересочинял себя, приспосабливаясь к новым правилам игры или придумывая свои. От борьбы за признание кино седьмым искусством до политизации конца 1960‑х, от интеллигентного формализма до оголтелого маоизма, от погружений в недра теории до обзоров кассовых хитов, от архивных находок до телевизионных поделок, от черно-белой аскезы до крикливого глянца — раз за разом редакторам журнала приходилось отвечать на одни и те же вопросы. В чем специфика кино? Есть ли у фильма автор? По каким критериям отбирать и оценивать картины? Как соотносятся политика и эстетика? Как соотносятся критика и теория? Писать о прошлом или о будущем? О кино или о жизни? Для зрителя или для кинематографиста? Формировать вкусы миллионов или пестовать кучку синефилов? Просвещать или обслуживать? Быть частью индустрии или с ней сражаться? Решить для себя эти проблемы значило превратить набор текстов в настоящий киножурнал, каким и был «Кайе дю синема» — последний модернистский проект, влияние которого не ослабевает до сих пор.